О`Санчес - Суть острова
И поспешить бы, но как назло поперла удача: словно бы добрые, но злорадные гномы подбрасывали к нему на маршрут соблазнительную стеклянную «пушнину» — пришлось собирать, не отказываться же от денег, которые сами в руки плывут. Девять бутылок — это четыре с половиной талера, да плюс шесть с половиной — на круг выходит полная дюжина талеров, червонец и монета! Поневоле задумаешься, когда за полтора-два часа сбора — полудневная норма прибыли, которую Сигорду приносила вся его команда сборщиков массы. Тем более, что здесь ни понукать, ни контролировать, ни штрафовать никого не надо, охранять ничего не надо, строить взаимоотношения… Десять и одна — это одиннадцать, а не двенадцать, обидно! Вот бы еще пару бутылочек для ровного счета… Сигорд чуть было не развернулся от самого порога — искать недостающее, но пересилил в себе азарт и жадность образом любимой кружки с горячим сладким чаем. Конечно, это был не настоящий чай, а «европейский», из пакетиков, без молока, но Сигорд закрывал глаза на несуразность названия и привык называть напиток чаем. Штаны на веревку, под сквознячок, а для тепла и приличия — запасные надеть, задницу прикрыть от простуд; можно бы и подремать часок, но лучше не рисковать.
— Что ты скрипишь, старый? Думаешь, мне не страшно уезжать отсюда черт знает куда и хрен знает зачем? Очень страшно. И денег заранее жалко. Но зима на носу — как ее пережить на этом твоем чердаке? Кулаком лед в корыте долбить, чтобы попить и умыться? Ты уж не сердись, что я отсюда намылился, тоже ведь не мальчик, должен понимать, каково старым костям на холоде да в сырости. Хоть бы солнышко выглянуло — так-то тяжко смотреть на февраль из худого окна, да знать, что впереди настоящая осень, что гораздо хуже февраля, а за нею — зима, которую пережить — проблема проблем. Сигорд закашлялся и потушил окурок. Курить бы надо поменьше — разбаловался на больших деньгах, в день полпачки уходит — только так! Зябко, еще кружечку надобно, со свежим пакетиком. Да, а чего жалеть? Он сегодня ни на какой навар не рассчитывал, а одиннадцать талеров — вот они. Нет, стеклом он заниматься не будет, это ненадежно и несерьезно, уже спина заныла…
Так Сигорд и скоротал оставшееся до встречи время, выкурив шесть сигарет без фильтра и выдув полные три чашки с горячим сладким чаем, на двух пакетиках настоянным. Его бил озноб от предстоящего неизвестного, но отступить и встретить зиму на прежнем берегу, без заработка, без здоровья, без тепла — нет, нет и нет.
Вперед, Сигорд, вперед!
А уж страх ли перед будущим тебя гонит, алчность ли, воспоминание о красавице Весне — твое личное дело.
Оказалось, что напрасно потел Сигорд, переживал, кроил и строил громоздкие конструкции разговоров со всеми ответвлениями, потому что знакомство с «лендлордихой» Патрицией Смит, в просторечии — Патя, оказалось легким и быстрым, условия ожидаемыми: сто пятьдесят в месяц безо всякой регистрации в муниципалитете, платить за месяц вперед, каждого первого числа нового месяца. Патю не удивил и не испугал ни сам Сигорд, ни его обноски.
— Эх, я думала, помоложе будешь. Сколько тебе — шестьдесят?
— Около того, — ответил Сигорд, которому в октябре исполнилось пятьдесят два. Его обрадовало, но все-таки в глубине души даже огорчило, что рыхлая и неопрятная Патя забраковала его в качестве потенциального жениха. — А эти как платить? Ну, коммунальные платежи? — слово «коммунальные» с трудом, но самостоятельно всплыло в его мозгу, спасибо Розе.
— Могу и я, чтобы тебе не заморачиваться и в конторах не засвечиваться. На круг выходит 16–18 талеров в месяц, но если я буду в банк ходить платить — добавляй двадцатку, лишние два талера — типа за труды. Ну а если очень зажмотишься — плати восемнадцать, но сам. Тоже вперед за месяц.
— Не зажмочусь, да и банки не люблю. Телевизор есть?
— Еще чего! За сто пятьдесят ему телевизор подавай! И телефона тоже нет. И стиральной машины, и патефона, и… Радио есть. Три программы.
— А плита? Кровать хоть есть?
— Обижаешь, Сиг. Кровать настоящая, шкаф в комнате есть, плита газовая, не спали дом. Абажур, туалет отдельный. Душ работает, ванна не работает. Зимой тепло. Соседи в соседней квартире тихие. Крыс нет уже второй год, санэпидстанция всех вытравила, вместе с бомжами и кошками. Одним словом — пять звездочек.
— Стоп! При чем тут пять звездочек? Про проставку никакого разговора не было, тем более, что я не пью! — Сигорду не улыбалось ко всем безумным тратам добавлять еще и проставочные, которые не меньше чем в полтинник встанут, плюс пьяная компания в его жилище!
— Да я про гостиницу говорю, а не про коньяк, что, мол, отель пять звездочек! А ты сразу жилиться! Роза мне говорила про твой зарок, так у нас их каждый второй каждую неделю дает, зароки эти, а потом взад забирают и мордой в грязь! Пьянь на пьяни живет и пьянью погоняет.
— У меня не так. Сказал — значит в завязке.
— Если будешь буянить и все портить, а главное — не платить, враз выгоню, у меня есть кому пожаловаться, так и знай.
— Сама не наезжай попусту, — дерзко огрызнулся Сигорд, — и тогда все будет в шоколаде, без единой проблемы. Когда дворец будем смотреть?
— Хорошо бы, чтобы в шоколаде… Сначала все соловьями поют. Что? Так если у тебя время есть, сейчас же и пойдем, это недалеко отсюда.
— Сколько недалеко?
— Я обычно от дому до барахолки своим ходом за пятнадцать минут добираюсь. Четыре квартала. Устраивает?
— Более чем.
Патя обернулась к Розе, молча и сосредоточенно сидевшей у своего лотка, — та видимо напрягала слух, пытаясь разобрать беседу:
— Роза, мы пошли! Пока! Вечерком поговорим! — Патя жестами подтвердила свои намерения и при последних словах залихватски мазнула по шее ладонью. Роза ответила, и хотя шум между ними помешал услышать — что именно, обе подруги не усомнились, что поняли друг друга правильно.
Патя вышла с территории барахолки и взяла курс на запад. Через десять минут Сигорд осторожно возликовал: путь шел прямехонько к промышленной свалке, это в перспективе делало его будущую жизнь еще проще и удобнее. Еще пять минут — и действительно:
— Пришли. Вот он — мой дом. Вот мои окна: одно сюда выходит, а другое во двор.
— Так у тебя что, первый этаж?
— А ты какой хотел? Пятый? Так в него с крыши течет. Чем недоволен-то?
— Нет, я просто спросил. Поначалу-то не сообразил, привык, что всегда живу на… повыше, чем на первом.
— Так тебя устраивает, или нет? Или зря сюда шли?
— Этаж мне по фигу, если остальное в порядке.
Сигорд с робостью озирал предполагаемое жилище: не верилось, что он — и вдруг получит право здесь жить. Унитаз не только с подковкой-сидением, но даже и с крышкой… Вода в кране холодная и горячая — любую выбирай!
— Ванна не работает. Слив засорен. Во всем стояке засорен, сверху до низу, а не только у меня. Дом-то тридцать лет без ремонта.
— А ты говорила — душ есть?
— Есть. Если договоримся — научу пользоваться. Это вон там. За ширмой.
Входная дверь вела не прямо в комнату, а в «тамбур», тесный коридорчик метра на два квадратных, но и он показался роскошью ошеломленному Сигорду. Под потолком не просто лампочка, а плафон на два гнезда. В совмещенном санузле не просто лампочка, а матовый плафон поверх. В коридорчике — и то абажурчик, но лампочки в нем нет.
— Да, светло у тебя здесь, несмотря что первый этаж. Вот что значит — два окна!
— А то! Окна я недавно вымыла, все чин-чинарем. Мебели-то много у тебя?
— Своей? Еще не знаю. Я не люблю заморачиваться и обрастать. Как правило, мне хватает съемного.
— Хозяин барин. У меня лишнего нет. На кровати комплект белья застелен — стираный. Будешь съезжать — отдашь. Остальное — сам стели, свое. Стол, оба стула, кухонный стол — все здесь оставляю, живи, пользуйся, только не ломай.
— Занавески с окон забираешь?
— Занавески? — Патя сморщила нос, обнажив толстые желтые зубы, и уставилась на занавески, закрывающие уличное окно. Потом скрипнула шеей и уставилась на другие. Явно забыла она о занавесках и теперь думала.
— А тебе они мешают?
— Да нет. Пусть висят, есть не просят. — Сигорд испугался вдруг, что сейчас воспоследует попытка надбавить плату. — А хочешь — забирай, если сердцу дороги. Снимай и забирай свои пылесборники.
Потолки в комнате далекие, метра три с кепкой, кольца с карнизов снимать — высоко надо лезть, и Патя вздохнула.
— Ну пусть висят, раз не мешают. Так что решил-то?
— А что половицы так скрипят?
— Старые, вот и скрипят. Так паркет и того хуже скрипит, да и натирать его надо, не то облупится. А половицы покрасил раз — их на три года хватает и больше, знай подметай, не ленись, да тряпкой протирай. Тряпка и ведро под умывальником. Так что? Подходит тебе, нет?
— Подходит. Итак: сто пятьдесят в месяц, плюс поборы — двадцатник.
